Море чуть рябит синее, с отчетливой линией горизонта. Такое же чистое, без пятнышка и небо. И лишь впереди, на выдвинутой в море серой скалистой громаде Казантипа лежит плотное белое облако. Я ожидал, что, пока дойду, это облако исчезнет вместе с остатками тумана, но оно, видать, крепко зацепилось. Оно вроде бы даже пухнет, разбухает изнутри, и уже можно заметить как между утесов и выступов скал стекают вниз белые пряди. То ли облако вползло в котловину и никак не может из нее выбраться, то ли сама же котловина и надышала его? Вот уж поистине Казантип — казан: наварил, наклубил, аж через край переваливается. Белые ручьи и реки текут, по расселинам, спадают по крутизне, как медленные водопады, и, становясь все тоньше, прозрачней, совершенно рассеиваются внизу. Наверху промозглый белый мрак. Солнце и не проглядывает над головой. Тропа скатывается с гребня в котловину, сливается с наезженной дорогой. Не та ли это дорога, которая окольцовывает котловину изнутри? Если так, то я, повернув направо, через некоторое время выйду к заброшенному дому маячника, тому, где когда-то ночевал. Интересно, стоит дом пустой или снова живут в нем люди? Прошел в тумане довольно долго, весь продрог и ни¬чего не увидел. Даже и следов усадебки не заметил. Дорога тянется и тянется, может, я иду уже по второму кругу?

Впереди из-за увала неожиданно показался всадник на гнедом малорослом коньке. Издали он выглядел стройным и молодым, но подъехал и оказался в больших годах; из-под серой кепки, надвинутой на очки, молодецки тор¬чал клок седых, совсем белых волос. В правом стекле сильно выпуклых очков недоставало половинки, левое стекло тоже с краю лучилось трещинками, но выражение его глаз и всего морщинистого, чисто выбритого лица было здоровым, живым и при этом не лишено хозяйственной строгости. Лет ему было наверняка уже за шестьдесят.
Поздоровались. Я спросил про домик из ракушечника, стоящий на склоне котловины, куда он подевался?
— Как куда? — не очень-то приветливо ответил всадник. Я его перетащил в село, сыну дом построил. То ж моя усадьба была, под горой.
— Так вы и. есть бывший маячник?
— Ну а то кто ж! Филонов Федор Корнеевич. А вы кто будете?
Я сказал. И добавил, что пятнадцать лет назад ходил по этим местам, ночевал в покинутом доме под горой, а теперь вот очутился здесь снова и так все тут переменилось, оскудело, аж душа щемит.
— Да, да, закивал старик. Шо ж вы хотите: здесь теперь тысячи народа проезжают. На колеса стала матушка-Русь! На колеса стала, а ездить не научилась. С правой руки у него свисала плеть, он подхватил ее и показал на обугленные стебли и кочерыжки, торчащие из земли, следы пожара. Это все туристы нашкодили, шоб им пропасть! Я тут мотаюсь, присматриваю, да раз¬ве за всеми управишься? Я от сельсовета уполномоченный по охране природы...

Тут его конек, стоявший в сонном забытьи с подогнутой ногой, вдруг поднял голову и совсем не сонным взглядом очень внимательно на меня посмотрел. Ей-ей, показалось, что, понимая разговор, он поинтересовался, как я уразумел и оценил высокую должность его седока. А я и вправду был очень рад встрече: с этим-то человеком мне как раз и нужно поговорить. Однако на мою просьбу уделить часок для беседы он сказал, что сегодня не может занят.
— Хочешь, приходи завтра ко мне домой, буду ждать. Я внизу живу, с этой стороны, что к лесу ближе. Спросишь, где хата Змея, любой скажет.
— Хата Змея?!
— Ну да. По фамилии меня, может, знают не все, а Змей кого хочешь, спроси.
- Он усмехнулся.
—Я не сержусь. Они так меня кличут без зла, люди-то. Пускай!
Я смотрел на него во все глаза.


Гостиницы : Дома : Квартиры : Вернуться на Главную : Панорамы Гурзуфа : Фотографии Гурзуфа : Обсудить в форуме : Новости : Цены на жильё